Польские фальсификации про 1 и 17 сентября 1939 года: диагноз неизменен

Наступление Германии на Польшу

«…Если бы наши власти учитывали хотя бы географию расположения нашей страны, и не игнорировали бы откровенных антипольских заявлений и военных мероприятий нацистов, возможно, не было бы 1 сентября 1939 года», – это заявил посол Польши в СССР В. Гжибовски 25 сентября 1939 г., накануне своей эмиграции в Румынию.

Как видно из предыдущих публикаций, реальные, а не вымышленные либо фальсифицированные исторические факты напрочь разбивают официальную концепцию правительства Польши в эмиграции (существовавшего в 1940-1989 гг. сперва во Франции, затем в Великобритании, США и Швейцарии) и его нынешних наследников относительно «союзничества» СССР в германской агрессии против этой страны. В большинстве своем, это известные факты, но польские политики, вспоминая о событиях 1939 года, маниакально играются в «трагическую судьбу Второй Речи Посполитой». Не опасаясь, заметим, набить оскомину у генетически обожаемого ими Запада, у ведущих политиков которого не было никаких иллюзий относительно обоснованности польских притязаний (вспомним хотя бы известную фразу Черчилля о стране, которая «с жадностью гиены приняла участие в ограблении и уничтожении чехословацкого государства»).

Между тем, мело кому известно, что даже после заключения советско-германского договора о ненападении (23 августа 1939 г.) нарком обороны Климент Ворошилов 27 августа направил в Варшаву запрос относительно целесообразности поставок из СССР вооружений и боеприпасов в связи с реальной угрозой германского вторжения. Однако тогдашний глава Польши маршал Э. Рыдз-Смиглы ответил лишь 3 сентября (уже после начала военных действий), что «в принципе, этот вопрос можно обсудить». Но с конкретными переговорами Варшава дотянула... вплоть до военного разгрома Польши нацистами уже в середине сентября. Англо-франко-советские переговоры в Москве в 1939 г. не в последнюю очередь застопорились по причине категорического нежелания «Речи Посполитой» (а также Румынии) пропустить через свою территорию Красную Армию, о чем прямо писал впоследствии У. Черчилль. Имея в виду «восточные кресы», на которых поляки никогда не составляли большинства населения, Э. Рыдз-Смиглы заявлял: «независимо от последствий, ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам». Министр иностранных дел Франции Ж. Бонне полагал, что отказ Варшавы на проход советских войск (по чётко оговорённым коридорам и под присмотром Лондона и Парижа) означал бы, что «Польша приняла бы на себя ответственность за возможный провал военных переговоров в Москве и за все вытекающие из этого последствия». Иными словами – за войну, которая уже совсем скоро должна будет поглотить «уродливое детище Версальского договора», о чём мы уже писали. Вот ещё некоторые факты.

…Откатываясь несколько назад от событий 80-летней давности, напомним, что тогдашний глава польского МИДа Ю. Бек на встречах с Гитлером в сентябре 1936 и январе 1938 гг. заявлял о целесообразности совместного с Германией вторжения в Украинскую и Белорусскую ССР. При этом с 1935 г. Польша принялась добровольно защищать интересы Берлина в Лиге наций (ЛН), после выхода оттуда нацистской Германии в конце 1933 г. Польская делегация в ЛН оправдывала нацистские концлагеря, захваты Австрии, литовской Клайпеды (Мемеля), расчленение Чехословакии с польским соучастием, шовинистическую нацистскую пропаганду.

Более того: польский и германский генштабы в 1936-38 гг. разработали совместный план «Решение на Востоке» («Rozwiązanie na Wschodzie»), предусматривавший совместное вторжение «союзных» войск в Украину и Белоруссию. Впрочем, нацисты отказывались «передать» эти советские республики под совместный протекторат Германии и Польши, как и отвергали они предложения Варшавы, о «польском» статусе порта Одессы. «Грёзы Варшавы о «Великой Польше от моря до моря» иллюзорны и тем более абсурдны, ибо эти планы поляки вздумали реализовать вместе с Рейхом», – записал в своем дневнике в 1938 г. германский посол в Варшаве (в 1931-39 гг.) фон Мольтке. Тем не менее, дипломатические беседы проходили во взаимно комплементарном духе, и в первых числах января 1939 года Риббентроп после встречи с польским коллегой Юзефом Беком удовлетворённо констатировал, что последний, «…во всяком случае, обнадежил меня, сказав, что в будущем польская политика станет развиваться в желаемом для нас [Германии] духе».

Что же касается пресловутых «военных гарантий» Польше со стороны Великобритании и Франции (весной 1939 г.), это, как показали известные события сентября-октября 1939 г., были грандиозным иезуитским обманом. Что публично обозначил сам фюрер еще 11 августа 1939 на встрече с комиссаром Лиги Наций в Данциге («вольном городе», с 1946 г. – польский Гданьск) К. Буркхардтом: «Всё, что я предпринимаю, направлено против русских. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, тогда я вынужден пойти на соглашение с русскими, побить Запад и затем, после его поражения, снова повернуть против Советов со всеми моими силами».

А 22 августа 1939 года на совещании, заявив о своём решении начать вскоре войну с поляками, главарь нацистов откровенно заявил: «...Англия и Франция не вступят в войну, если прямая угроза для них не вынудит их к этому. Несчастных моллюсков – Даладье и Чемберлена – я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы и ненавидят русских, чтобы атаковать нас. Польша презирает русских. Она будет опустошена и заселена немцами». Но Варшава и на эти откровения не реагировала.

Прогнозы же бесноватого фюрера сбылись через считанные дни: небезызвестная «Странная война» на западном, якобы, фронте – лучшее тому подтверждение. В связи с чем, примечательно мнение короля Албании (в 1928-39 гг.) Ахмета Зогу: «Массовые немецкие провокации на польской границе августа 1939 г. – проверка боем не столько Польши, сколько ее союзников. Но те смолчали, если не считать примирительных заявлений их информагентств. Точь-в-точь как 7 апреля – никакой конкретной помощи нам, когда войска Муссолини высадились в Албании». Зогу обоснованно считал, что «западные державы хотят сберечь себя и свои колонии от Берлина и Рима, потому сдают союзников на востоке Европы. Уверен, то же будет вскоре с Польшей. По-моему, насчет ее печальной судьбы всё оговорено Берлином, Лондоном и Парижем, о чём Варшава узнает постфактум». Почти слово в слово эти оценки высказал президент Турции (в 1939-50 гг.) Исмет Иненю.

Более того: польские власти уже с 1937 г. перестали поддерживать польское подполье на юге Восточной Пруссии, сопредельной с Польшей. Даже после 1 сентября 1939 г. этому подполью там предписали «быть наготове», в результате чего к концу сентября оно было полностью уничтожено. Лишь считанным его представителям удалось перебраться через соседнюю Литву в Швецию.

Плакат польских партизан, 1940 г.

Подписание советско-германского Договора о ненападении, а также вступление 17 сентября 1939 года Красной Армии в пределы земель, оккупированных поляками ещё в 1920 году, следует рассматривать как полностью оправданные военно-политические решения, которые невозможно рассматривать вне исторического контекста предгрозовой военной поры. Усиливая безопасность СССР, воссоединение украинских и белорусских земель в его составе было призвано предотвратить оккупацию Западной Украины и Западной Белоруссии гитлеровцами. Ещё в начале 1939 года в разговоре с Ю. Беком Гитлер разглагольствовал о том, что «…Германия не имеет никаких интересов по ту сторону Карпат [то есть на Украине], и ей безразлично, что делают там страны, заинтересованные в этих областях». Разумеется, поверить этим россказням могли разве что «политики», искренне уверовавшие в «нерушимый» германо-польский союз, нацеленный против Советской России, и в Москве прекрасно понимали истинное положение дел. Премьер-министр Греции (в 1941-44 гг.) Э. Цудерос в беседе с послом Польши в Греции А. Ракальским в марте 1941 г. заявил: «...ваши политики проявили вопиющую близорукость, полагая, что вместе с Германией Польша будет воевать с СССР. Не обращали внимания и на лицемерную политику союзников Польши. Результат всего этого – вполне закономерный». Потому у СССР, по мнению Э. Цудероса, «не оставалось иного выхода, кроме как отодвинуть подальше свою границу с уничтожаемой нацистами Польшей. Да и Польша установила свои границы с СССР как можно дальше от Варшавы, Кракова, Белостока, Вильно, Бреста. Так что обвинять Сталина в агрессии в той ситуации – по крайней мере, субъективно».

Таким образом, военно-политический крах межвоенной Польши был загодя предопределён авантюристической политикой её властей. Но, похоже, маниакальная «преданность» как государства Пилсудского, так и его постсоциалистических наследников Западу – это неизлечимый диагноз, как никогда важный и для сегодняшнего дня.

Алексей БАЛИЕВ